Военная этика: позор, запреты и насилие. Часть II

Продолжаем говорить о крови, этике и нормах войны. На этот раз – два поразительно различающихся столетия. Одно являло собой попытку превратить войну в театр крови и уважения, а другое просто топило мир в кровавой бане.

Изящный XVIII век

Эпоха Просвещения, высокой архитектуры, искусства, светского гуманизма и дворцовых этикетов. В XVIII веке армии научились совершать маневры, крестьяне научились носить камзолы, а бои стали более дистанцированными. Война стала напоминать театр, в котором маневры всё чаще стали решать больше, нежели сам бой, и сопровождалась многочисленными вежливыми условностями в стиле «Извольте, позвольте». Рыцарский этикет сильно растягивал боевые действия, и враги чуть ли не просили разрешения выстрелить первыми, так сказать: «Ваше сиятельство, позвольте нам раздербанить ваших солдат пулями и размозжить им головы пушечными снарядами? А потом кавалерия кирасиров затопчет их, охваченных агонией, пытающихся удержать свои вываливающиеся кишки из тела?»

Действительно, офицеры могли салютовать неприятелю, особенно если главнокомандующим противника был прославленный генерал. Но самым нелепым кажется обсуждение того, кто проведёт первый залп. Война превращалась в «спорт королей», переизбыток вежливости делал её всё более похожей на светский бал, маневры и правила ведения боя были не менее учтивыми, чем смена партнёров в мазурке.

Однако были и откровенные плюсы: жестокость резко снизилась и появилось искреннее уважение к противнику. Доблесть противника стала цениться больше, а с пленными офицерами общались учтиво, стараясь лишний раз не отрезать им конечности и не выкалывать глаза. Пленным офицерам могли оставлять личную свободу, в случае если те давали честное слово не пытаться сбежать. Пленник при этом отпускался лишь по окончании боевых действий и при уплате выкупа. Если бы Оливер Кромвель, Фридрих Барбаросса и другие военачальники прошлого узрели сие безобразие, то наверняка бы швырнули в генералов кубок с вином и, страшно рыча, выбежали на поле боя, призывая воевать, как мужчины, попутно закалывая солдат для пущей наглядности.

К мирным жителям относились корректно, не в пример даже XX веку. Правда, это не мешало им подчистую, до последнего золотого зуба во рту местного старика грабить города, вражеские лагеря и другие хозпостройки.

Учтивость и уважение выходило на первый план, однако не стоит думать, будто жестокости и несправедливости не было. Были, да ещё какие, ни одна война не может обойтись без этого. Но кровавых варварских мясорубок с тотальным геноцидом населения становилось всё меньше, и в целом поле битвы напоминало аккуратную игру в солдатиков.

XIX век. Наполеоновские войны

Вот оно, благое время гуманизма. Наконец-то добросердечные правители, хранители мира и просто грязные политиканы задумались о такой благой вещи, как международные конвенции и организация «Красного креста». Не совсем получилось, но попытка достойна уважения. Мы разделим её на 2 периода – до и после Наполеоновских войн, просто чтобы удобнее было читать, ведь событийность и развитие этого жуткого века уступает разве что веку XX.

Что сказать, жестокости прибавилось. Агрессия и комплексы были спущены с цепи благодаря научному прогрессу и обилию социально-политических процессов, буквально изнасиловавших Европу за одно несчастное столетие, которое именуют не иначе как «Большим XIX веком». Правда, временные рамки слегка превышают столетие на какую-то четверть века – с 1789, года Французской революции до 1914-го, старта Первой мировой войны.

Кстати, о революции. Призыв 1792 года к гражданам взяться за оружие, который дал старт революционным войнам, позволив разгромить первую антифранцузскую коалицию, стал первым примером войны как общенационального усилия. Революция коренным образом изменила подход к войне: она уже не была делом монарха, она стала делом народа, который относился к войне совсем иначе. И самое главное, у войны появилась идеология, бились за новые идеалы, и если ты был против них, то, будь добр, разденься до рубахи, встань возле той стены. Можешь зажмуриться. Примерно как сейчас воины ДАИШ борются за свои религиозные идеалы. Но тогда подобного мракобесия, да ещё и в таких масштабах не наблюдалось.

А потом идеология стала наполнять и войны межнациональные. Наполеон боролся за благую судьбу Европы, по сути, пытаясь создать свой вариант Евросоюза, только с господствующей в нём Францией и жёсткой военной силой. Александр I, напротив, гоня француза тряпками в зловонный Париж, возвращал Европе её независимость.

После Наполеоновских войн

Война стала массовой, народной, межнациональной или межкоалиционной, но никак не решением личных проблем с помощью вооруженной толпы сидящего на высоком стуле монарха. Гуманизм куда-то улетучился. Нет, во время Наполеоновских войн, охвативших мир, более-менее гуманное отношение к пленным ещё сохранялось. Поначалу сохранялось. Но когда тот же Наполеон столкнулся с агрессией испанских и русских партизан, когда война стала делом ожесточившихся от нищеты народных масс, про все добро пришлось забыть. Нападение со спины, беспорядочное вырезание спящих отрядов, выдавливание глаз могучими пальцами кузнеца – все это стало обычным делом, как и избиение пленных офицеров. Устоявшиеся правила, предполагавшие, что войну имеют право вести только армии, ставило народные массы вне любых военных законов.

Война превращалась в явление, не терпящее каких-то рамок и сдерживаний. Она стала прежде всего инструментом насилия и захвата. Всё благодаря таким трудам, как «О войне» Карла фон Клаузевица. Он не мог пережить крушение «военной прусской машины, наследницы славных побед Фридриха Великого», которая была просто смята армией Наполеона. Не забывай, что это была за эпоха – теории Дарвина об эволюции и естественном отборе в очередной раз уверили военных мужей в аксиоме, что выживает лишь сильнейший. Эта теория пришлась ко двору вместо ослабшего религиозного влияния.

А ещё вовсю паровозным дымом заявлял о себе технический прогресс. С одной стороны он давал надежду, что в будущем человечество, будучи просвещённым и невероятно развитым, способным выращивать редиску из песка и есть рябину из настойки, сможет жить в мире и согласии.

Но, с другой стороны, пылкие умы не могли ничего с собой поделать, производя всё более и более смертоносное оружие, и, глядя на творящие во всём мире акты насильственной ласки со штыком во лбу, все стали понимать, что тотальная мировая война, с обилием гражданских жертв и сожжёнными дотла городами – это всего лишь дело времени.

Всю прелесть оружия массового уничтожения показали на себе Гражданская война в США, явившая миру такую прелесть, как лагеря для военнопленных (по сути, концлагерь), борьба за объединение Италии и Крымская война. Нарезные винтовки, усовершенствованная артиллерия и другие дары технического прогресса сделали войну гораздо более смертоносной. К тому же, наступила другая информационная эпоха: проволочный телеграф позволял военным журналистам поставлять новости с театров военных действий с непредставимой прежде быстротой. В их репортажах нередко наглядно описывалась та изнанка войны, со страданиями раненых и незавидной участью пленных, которая прежде не была реальностью ежедневных новостей. Подробности войны стали доходить до населения гораздо быстрее.

Всё эти нюансы заставляли мир захлёбываться в крови и нести огромные потери. Надо было что-то решать. Тогда и было принято решение о конвенциях. В 1864 году разрабатывается и подписывается Первая Женевская конвенция: государства, поставившие под ней подписи, обязуются исключить военные госпитали из числа военных целей, обеспечивать гуманное отношение к раненым и военнопленным противной стороны и защиту гражданским лицам, оказывающим помощь раненым. Тогда же создается живое и поныне Общество Красного Креста, а красный крест признается главным знаком учреждений и лиц, оказывающих помощь раненым (позже, с присоединением Турции, таким же знаком был признан красный полумесяц).

К философам и церкви уже не так прислушивались. А конвенция вполне неплохо следила за поведением на войне. Пускай и не всегда эффективно. Мир начал активно милитаризоваться, могильное дыхание большой войны ощущалось всё сильнее. Попытки призвать к разоружению и отзывы международных конференций в 1899 и 1907 годах не привели ни к чему хорошему. Зато были подписаны две Гаагские конвенции, которые подробно регулировали законы и обычаи войны. Согласно им, нужно было обязательно предупреждать о начале войны, обсуждалось обращение с пленными и мирным населением. Кроме того, Гаагские конвенции попытались запретить некоторые виды оружия, как то: экспансивные разрывные пули, которые калечили и заставляли солдат умирать в страшных муках, удушающие снаряды, и в течение 5 лет стороны обязывались воздержаться от метания снарядов с входящих в обиход летательных аппаратов. Пожалуй, первая со времён запрета арбалетов попытка запретить оружие, из-за его бесчестности. Действительно, как сбить фанерно-железную птицу, гадящую снарядами, ещё не придумали. Но, честно говоря, все эти условия мало соблюдались. Эффективность стала цениться выше гуманности.

В то же время война сильно продвинула технический прогресс: железная дорога и авиация использовались для военных нужд. Но не только техника взметнулась на новый уровень, медицина получила мощный толчок именно благодаря ужесточению и без конца льющейся крови, благодаря великому русскому врачу и анатому Николаю Ивановичу Пирогову. В 1855 году во время Крымской войны Пирогов был главным хирургом осаждённого англо-французскими войсками Севастополя. Оперируя раненых, Пирогов впервые в истории русской медицины применил гипсовую повязку, дав начало сберегательной тактике лечения ранений конечностей и избавив многих солдат и офицеров от ампутации. Во время осады Севастополя Пирогов руководил обучением и работой сестёр Крестовоздвиженской общины сестёр милосердия. Это также было нововведением по тем временам.

Важнейшей заслугой Пирогова является внедрение в Севастополе совершенно нового метода ухода за ранеными. Метод заключается в том, что раненые подлежали тщательному отбору уже на первом перевязочном пункте; в зависимости от тяжести ранений одни из них подлежали немедленной операции в полевых условиях, тогда как другие, с более лёгкими ранениями, эвакуировались вглубь страны для лечения в стационарных военных госпиталях. Поэтому Пирогов по справедливости считается основоположником специального направления в хирургии, известного как военно-полевая хирургия.

Если говорить об оружии, которое использовалось неохотно и считалось нелепым, им был пулемёт. Тогда больше полагались на военных теоретиков, которые считали огнестрельный короб безумно растратным и неэкономичным. «Он нас разорит», – говорили немцы. К тому же, отсутствие прогрессивных генералов, привыкших полагаться на зарекомендовавшее себя оружие, не делало чести пулемёту. Несмотря на прогресс, это была консервативная эпоха. Одно британское военное издание писало: «Следует принять в качестве принципа, что винтовка, как бы эффективна она ни была, не может заменить эффекта, который производит скорость лошади, магнетизм конной атаки и ужас холодной стали». Тогда все ещё уделяли большое внимание красоте войны.

Колониальные войны явили миру концлагеря, ставшие особо популярными во время англо-бурской войны. Бесчинства и геноцид пытались брать под контроль во всём мире, но успеха не было. XIX век дарил всё более ужасные методы по взаимному истреблению человечества. Апогеем стал XX век, о котором поговорим в следующий раз.