С древнейших времен человек нуждался в том, чтобы как-то объяснить окружающую действительность. Сначала — через призму космоса и разномастного мифотворчества, потом — через замысел одного, главного моно-Бога, а потом — и вовсе через веру в самого себя.
Легионы мыслителей, философов, кшатриев, жрецов и прочих провидцев объяснили мир по-своему. Каждая эпоха отражает свой неповторимый взгляд на вещи. И каждый раз — сегодня и 2 000 лет назад — разумный человек, как главный ретранслятор вселенской воли, перепридумывал себя самого и свое место в мире, опираясь на те или иные жизнестроительные концепции.
Античная цивилизация: созерцание космического порядка
Внутренний мир древнегреческого обывателя был кардинально отличен от нашего. Для античного жителя полиса, например, не существовало гуманистических представлений о важности отдельно взятой человеческой жизни.
В то же время именно с классическим периодом греческой истории связано такое культурно-политическое представление о человеке, как о «полноправном и свободном гражданине полиса». Правда, к рабам это понятие было неприменимо, но и Рим не сразу строился.
Миропонимание древнего эллина было на редкость иерархично. Институт рабства воспринимался жителями полиса как органичная часть вечного вселенского порядка. Греки не могли видеть себя частью замысла антропоморфного Бога-куратора и даже не задумывались о его существовании. По их мнению, мы просто часть божественного и гармоничного космоса. Вселенная вечна, а человек всего лишь её фрагмент. Нет нужды печалиться о своей участи, бояться смерти или божественного возмездия. Есть лишь попытка принять, а заодно и поразмышлять над законами того бестелесного величественного пространства, откуда мы пришли и куда нам предстоит вернуться.
Интересно, что пантеизм — фундаментальное единство всего живого, краеугольный камень древнегреческой архаики — не являлся препятствием к созидательной и полнокровной жизни.
Только из настолько гармоничного и изящного понимания Бога как безличного макрокосма могла родиться художественная культура и философия классической Греции — идеальная сообразность формы, содержания, ритма, эстетических и этических оценок. Недостижимая атараксия как нравственный идеал, примат духовного над материальным, бессмертие души, гарантирующее слияние личного с идеальным.
Иными словами, древнегреческое миропонимание — это тотальное примирение со всем и вся. Примирение не парализующее, а созидающее.
Сегодня эта модель кажется лубочной, схематичной. И всё же, что может быть совершеннее греческих скульптур эпохи высокой классики с их мраморной, холодной, почти космической отрешенностью? Не говоря уже о том, что древнегреческий метод познания окружающего мира, который мы называем философией, является первоосновой и точкой отсчёта в любой гуманитарной дисциплине в мире.
Эпоха Средневековья: превращение Слова в плоть
К концу II века христианство распространилось по всей территории Римской империи — последнего бастиона античной цивилизации. Тому было множество причин — начиная с экономических и заканчивая этическими. Но по большому счету причина того, почему великая Римская империя с её властной вертикалью и организованным государственным аппаратом не смогла одолеть христианство, лежит сугубо в идеологическом регистре.
Когда Марк Аврелий — римский император, гуманист и убежденный стоик — слышал нашумевшую к тому времени историю о воплощении Бога, то есть космоса, в человеке, он в лучшем случае смотрел на христиан как на сумасшедших, а в худшем — как на опасных сепаратистов.
Историки до сих пор спорят, выпускал ли Аврелий эдикт, санкционирующий гонения и пытки христиан, но в одном их мысли сходятся: как стоик, он был не способен принять такую глупость, как воплощение Слова, то есть греческого логоса, во плоти.
Что же это за логос такой, который позволил распять своё телесное воплощение, своего сына на кресте? Ну уж нет, Бог может быть свирепым, несправедливым и даже порочным, но никак не смиренным.
Главный рефрен христианства — смирение — встречается и у Блаженного Августина, жившего в Римской империи в IV веке, и у Паскаля, жившего во Франции в XVII веке. Смирение оказалось сильным оружием.
Христианство довело решение проблемы смерти до своего совершенного исхода: помимо абстрактного бессмертия, Бог даст тебе личное. Остаётся только смириться, поверить и следовать нехитрым этическим практикам. Если твои близкие ведут такую же праведную жизнь, они, быть может, тоже воскреснут. Ну или, дай бог, попадут в рай.
«Блаженны нищие духом», — сказал Христос и выбил почву из-под ног античной цивилизации.
Греческий космос — недосягаемый, совершенный и безразличный. Космосу нет до тебя дела. Ты можешь приблизиться к нему, понять его механику, начать мыслить сообразно ему, но Космос тебе не поможет, не наставит, не расскажет как надо. А христианский Бог не такой — он всё понимает, перед его ликом все равны.
Поставив во главу угла смирение и разменяв разум на веру, христианские богословы совершили уникальную революцию. Больше не стало богатых патрициев и бесправных пролов. На пятнадцать с лишним столетий человечество обратилось в божьих рабов, а философия — в служанку религии.
Философия Нового времени: экспериментальный метод как мера всех вещей
За каких-то полтора с лишним века — с конца XVI до середины XVIII — человечество совершило небывалую в истории научно-мировоззренческую революцию, сбросившую с корабля современности религиозный морок и казенные витийства о смирении и личном бессмертии.
В 1543 году в Нюрнберге Николай Коперник заканчивает главный труд всей своей жизни — «О вращении небесных сфер». В нём Коперник убедительно доказывает, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Гелиоцентрическая модель Коперника уже сама по себе являлась могильным камнем и финальным аккордом в теме греческой космологии, но чуть позже, в 1608 году, был изобретен телескоп — и тогда Галилей безвозвратно обратил космос в хаос.
Крах идеи о незыблемости небес стал первым шагом на пути к возникновению нового философского способа осмысления реальности — картезианства. Теперь всё на свете подвергается сомнению. Церковь теряет легитимность и монополию на трансляцию властного дискурса, а главные церковные константы всё больше воспринимаются как мифотворчество. Да и внутри самих церковных институтов происходит революция — религиозная реформация.
Отрицая гармонию Космоса, человек пришел к христианскому Богу, а растеряв веру в Бога — обратился к себе.
Один из самых культовых персонажей эпохи Возрождения Жан-Жак Руссо, размышляя о природе человека и животного, формирует главный идейный субстрат всех политических течений Нового времени: человек — это прежде всего акт свободной воли. Человек эволюционирует, а животное — нет.
Так появилась новая политическая культура, которая в равной степени противоречит идее гармоничного космоса и подобострастному упованию на божью волю. В представлении Руссо свобода воли — это прежде всего способность к действию, несмотря на природную или небесную детерминированность.
Эпоха Нового времени впервые в истории наделяет человечество политической субъектностью. Центр мироздания обрушивается с небес на землю, формируя новые морально-этические координаты, в которых над умами властвуют религии земного спасения — сциентизм, национализм, коммунизм и прочие политические измы.
Постмодернизм: «философствовать молотом»
Ницше был одним из первых мыслителей, обративших внимание на очевидное противоречие, вшитое в пафос сциентизма: прогресс не может длиться вечно — любой политический или моральный облик эпохи рано или поздно изнашивается и окостеневает. Гуманизм тоже обуржуазился, растерял своё обаяние и былой реформаторский потенциал.
В своей безупречной афористической манере философ лихо расправился с главными культурными миазмами своего времени — с идеалистической философией и романтизмом.
Образ байронического героя Ницше противопоставляет герою классическому. Чахлый романтик разъедает свою волю внутренними противоречиями и страстями. Никем не принятый и не понятый, он скатывается в бессмысленные умозрительные рассуждения и нравственную ипохондрию. Классический герой — человек величественного стиля — движется по жизни степенно и гармонично, без видимого напряжения, подобно тому, как истинная воля к познанию («веселая наука»), не имея конца и начала, насмехается над попытками низвести теорию — даже самую светлую и утопическую — к абсолютному жизнестроительному императиву.
Своеобразная квинтэссенция ницшеанского учения и, быть может, самая изящная и мужественная трактовка человеческого бытия — учение о вечном возвращении — гласит:
Иными словами, окружающая нас действительность — хаотичный и противоречивый мир бушующих сил и потоков, которые человек просто не в силах правильно истолковать. А потому мы должны выйти из порочного круга исторических циклов и принять жизнь во всей её полноте, перестав подгонять, низводить и выжимать из неё очередное концептуальное миропонимание.
Фридрих Вильгельм Ницше умер в 1900 году. В предисловии к «Антихристу» он пророчески предрекает:
Первый постмодернист в истории и самый яркий хулитель губительных идеализмов, будь то идеализм небесный или земной, Ницше несомненно выписал правильный диагноз модернистской морали, но не увидел её предсмертной агонии, уничтожившей миллионы жизней и длившейся почти сотню лет.
6 советов от Ницше, как развить в себе моральную устойчивость
Эпилог
В 1992 году, сразу после того как СССР прекратил своё существование, американский политолог Фрэнсис Фукуяма публикует свой главный труд «Конец истории и последний человек», где констатирует: западная либеральная демократия отныне является конечной точкой социокультурной эволюции человечества. Позже философ открестился от своей работы, но инерция фукуямовской мысли оказалась сильнее своего прародителя.
То, что сегодня мы живем в эпоху длящейся постмодерности, давно стало общим местом.
Современная культура не рождает принципиально новых жизнестроительных концептов, а существует в интертекстуальном регистре, где балом правят отсылки реминисценции и оммажи — ключевые понятия постмодернистской философии.
К началу XXI века примат частного над общим стал самоочевидным свершившимся фактом. Этнические, территориальные, национальные или (шире) идеологические признаки в текущем моменте лишь мера необязательной условности, которую мы на себя примеряем.
Это, в общем-то, не должно мешать время от времени оглядываться назад и любоваться тем, с какой изобретательностью человечество вновь и вновь перепридумывало себя, Бога и мир вокруг.
5 книг с философским подтекстом, которые откроют глаза на мир
Комментарии
(1)Ёмко и со вкусом, как же давно не попадались такие стройные работы! Надеюсь, что и дальше будут встречаться статьи, после которых хочется посидеть и подумать, а не бежать в магазин и покупать что-то ненужное :D