Военная этика: позор, запреты и насилие. Часть I

Как говорил Дуайт Шрут, «кровь двигает жернова истории». Понятно, что цитата принадлежит Муссолини, но речь вовсе не об этом. Речь о том, что ещё во времена школьных уроков самой популярной и интересной темой была война. Про войны можно говорить бесконечно, кровавые, жуткие, интересные. Однако во все времена были такие вещи, которые даже самому лютому викингу было делать западло. О них мы и поговорим – о военных запретах и нормах разных эпох.

Античность и древний Рим

В далёкие времена «Иллиады», когда к цивилизации и развитию стремились лишь южные регионы Земли (да простит нас Задорнов), лук считался крайне недостойным оружием. Храбрые сыны Элладских окраин нещадно тыкают и режут своих троянских врагов копьями да мечами. Нормальные герои вооружены исключительно благородным оружием, коим истребляют друг друга в многочисленных поединках. Единственным отщепенцем, вооружённым луком, является зачинщик десятилетнего троянского безобразия, бросивший родное государство на растерзание ахейским псам, царевич Парис. Мало того, что жену чужую украл, так ещё и убил самого значимого героя войны – Ахиллеса – именно метким выстрелом в пяту из лука.

Такое паскудство – своего рода литературный приём, призванный усилить ненависть к подлому царевичу у простого греческого слушателя. Могучий герой пал не в честном поединке, а от подлого выстрела. В те времена для героя самой достойной кончиной была гибель в честном бою, а простреленным насквозь в царстве Аида было как-то неудобно появляться. Это времена, пожалуй, самого честного боя, когда ценилась открытость и честность поединка. Лучники, разумеется, были, их было немало, и их эффективность признавали все, но относились к ним как к фашистским танкистам, давящим польскую кавалерию. Вавилонский Гильгамеш орудовал палицей, Египетские и финикийские герои тоже луками одарены не были. Так что делай выводы.

Обсуждалась военная, а точнее поствоенная этика. В частности, Платон указывал на недопустимость обращения плененных эллинов в рабов и осуждал мародерство на поле боя. Его ученик Аристотель – о справедливости ведения войны против тех, кто по природе предназначен к рабству. Это рассуждение впоследствии легло в основу многих теорий и оправданий многих поступков, в том числе и войн, о которых сейчас западная цивилизация предпочла бы забыть. Но в рабство греки уводили, это считалось нормальным, но рабы имели более свободные права. Тот же Платон всячески пытался призвать эллинов перестать убивать друг друга и перестать мародёрствовать. Увы, это не нашло отзыва в их античных сердцах.

В Риме дела обстояли несколько иначе. Древнеримский философ Цицерон, конечно, говорил о войне, как наши мамы о драке: это крайняя мера, ибо человек не зверь и может всё решать путём переговоров.
Но в постоянно живущей империи войну не порицали, хотя и относились к ней по-особому, в частности к процедуре объявления войны. Фециалы (специальная жреческая коллегия) вели все международные дела, эдакий МИД с религиозной окраской. Несколько раз они отправлялись в город, нарушивший международные установления. При этом всякий раз они совершали обряды и громким голосом произносили магические слова и проклятия по адресу нарушителя международного права. Затем комиссия фециалов возвращалась в Рим и в течение 33 дней ждала ответа. В случае неполучения такового фециалы докладывали Сенату и народу, которым принадлежало право объявления войны. После этого «святой отец» в последний раз отправлялся к границе враждебного города и бросал на вражескую землю дротик с обожженным и окровавленным концом.

Именно такие войны считались справедливыми. Война, о которой не объявлялось, считалась бесчестной. Но когда война начиналась, про гуманизм моментально забывали. Начиналось методичное, кропотливое уничтожение всего живого. Города, люди, имущество считались законной добычей, скотину уводили в плен вместе с населением. Зато применение отравленного оружия считалось недопустимым.
Однако при всём при том чрезмерную жестокость и несдержанность при ведении войн было принято осуждать или во всяком случае дополнительно обосновывать. Ладно Карфаген, портивший нервы римлянам не одну Пуническую войну – его превращение в прах поддержали многие. Но на счёт других территорий возникали вопросы. А вообще, в то тёмное время ценность мира, как и ценность жизни человеческой, была крайне низка.

Что касается отношения к оружию, в римской армии подразделения лучников и метателей пращи считались вспомогательными войсками и получали меньшее жалованье, чем легионеры. В этом смысле римская военная машина сохраняла пренебрежительное отношение к оружию, позволяющему убивать на расстоянии.

Но вот когда официальной государственной религией империи стало христианство, перед завистливо глядящими на завоевания императорами встал вопрос: как совместить христианское миролюбие с необходимостью вести постоянные войны на дальних рубежах гигантской, как самооценка патриотов, империи?

На помощь пришёл блаженный Августин (не «милый-милый», а именно блаженный), высказавший мысль о том, что для христианского государства война должна быть средством борьбы со злом, и целью её должна быть попытка восстановить справедливость, спокойствие и мир, то есть режь, убивай, пытай, уводи население в плен, только руководствуйся и излагай благие мысли и намерения. Всё как в старом добром Риме. Только на передний план вышли «благие намерения». Только на эти намерения было глубоко наплевать немытым, потным и сердитым варварам, отобравшим у римлян всё, что только можно, и даже честь с культурой. А эти всё смотрели на войну как на вариант Божьего суда: результат сражения должен был указать, кто прав, а кто виноват в возникших препирательствах. Поэтому схватки должны были быть максимально наглядными. Места сражения устанавливали заранее, обычно на берегах рек (но тут была оглядка на тактику). На безопасном расстоянии за происходящим могли наблюдать окрестные и не участвующие в сражении «симпатизанты» той или другой стороны, чтобы быть свидетелями того, как вершится «правосудие». Собственно, подобные взгляды сдерживали боевое бесчестье. Однако всё чаще и чаще ими станут пренебрегать. Выгода определяла способ ведения битвы.

Средневековье

В средние века, несмотря на всю их порочность и подлость, концепция о справедливости войны формируется окончательно. Собственно, любой грабёж, и даже Крестовые Походы, прикрывался «благой целью». Согласно концепции, войне обязательно должна предшествовать попытка решить вопрос «на словах», однако правители оправдывались предупреждениями и ультиматумами.

Войну имеет право объявлять только носитель суверенной власти, то есть государь. В тех же Крестовых Походах священники лишь подначивали правителей и объявляли призыв. Ведомые жадностью людишки с радостью ехали грабить под знамёнами Господа. Раньше в таких случаях убийство требовало искупления, но в этот раз оно стало искуплением. Кстати, многим позже мыслители пришли ко мнению, что война для обращения народов в христианскую веру является непозволительной и насильственной. Отличное объяснение в эпоху могущества Оттоманской порты, чтобы не вступать с ней в войну.

В то время всё решалось церковью – единственной силой, к которой прислушивались феодалы (до поры до времени). Видя, что бесконечные, ежедневно вспыхивающие феодальные войны не только разрушают всё вокруг, но и резко сокращают прибыль, число людей и угрожают их интересам, они провозгласили так называемый «Божий мир». Согласно ему, церковь требовала прекращения междоусобий в известные, освященные воспоминаниями о событиях из жизни Христа дни недели (с вечера среды до утра понедельника), кроме того, в важнейшие праздники, с их октавами и вигилиями (вечерни предыдущих дней), а также в назначенные церковью для размышления и молитвы времена сочельника и поста. Но главным достижением можно было считать призыв не грабить и не насиловать третьих лиц, не задействованных в войне. Таким образом обезопасили несчастных крестьян, которым и без того жилось паршиво. Ну и, само собой, призвали не трогать священников и их имущество. Позже эти представления вошли в западноевропейские рыцарские кодексы, которые предписывали «идеальному» воину оберегать жизнь и имущество мирных жителей. Правда, это не помешало отряду из рыцарей в 1377 году вырезать 5000 безоружных стариков, женщин и детей в городе Чезена. Таких случаев было много, так как сам рыцарский кодекс подразумевал милосердное отношение к благородным господам, а не челяди. Кодекс, на самом деле, позволял многие бесчинства. Кретьен де Труа писал, что средневековый рыцарь скорее перережет себе горло, чем откажет себе в удовольствии овладеть женщиной. И в этом не было ничего зазорного. Насилие, в том числе и над женщинами, было частью устава. Молодым горячим головам этот кодекс завещал добывать славу и служить королю, а делалось это лишь с обильным пролитием крови. Поэтому они всегда искали приключений на свою жесткую железную броню.

Более того, иногда священники и короли позволяли презреть нормы христианской морали, дабы нанести врагу непоправимый урон. Беспредел и насилие становились орудиями возмездия.
Правда, помимо церкви был ещё один регулятор рыцарского поведения — рыцарские суды. Но на них не осуждали рыцаря, который не опустил мост перед прекрасной дамой, или трусливо сбежал от дракона. На них, как правило решались основные, волнующие знатного шевалье вопросы — денежные: как разделить добычу и кому принадлежит пленник. Как видим, наличие рыцарского кодекса смягчало все ужасы той смутной эпохи. Но только для самих рыцарей. Да и большинство шевалье были простыми наёмниками неблагородного происхождения, эдакими бизнесменами, которые зарабатывали огромные деньги грабежом и убийствами. У них не было кодекса, зато была репутация и люди. Поэтому, многие правители предпочитали иметь дело с беспринципными головорезами, готовыми ради замка и славы перерезать глотку хоть Папе Римскому. Кстати, именно такие славные рыцари, грозились сжечь резиденцию Папы Римского вместе с хозяином Авиньоне, если он не выплатит им солидные отступные.

Отношение к луку в Средние века продолжало быть пренебрежительным. Нормальному, уважаемому дамами и господами рыцарю считалось зазорным стрелять из лука во время боя – исключительно во время охоты. Лук в те годы считался оружием простолюдина и разбойника, пускай даже такого благородного, как Робин Гуд. Несмотря на весь героизм, к нему относились так же неоднозначно, как к Ленину или Дмитрию Маликову (вроде нормальный мужик, но что-то явно не так). Однако связано это было не столько с честью, сколько с носителями оружия – им размахивали преимущественно простолюдины и крестьяне. К слову о Вильгельме Телле и легендарных английских лучниках – лордов среди них не было. И в легендарном турнире по стрельбе в Ноттингеме благородных особ замечено тоже не было.

Еще более негативное отношение сформировалось к арбалету – оружию неудобному, сложному, дорогому, но невероятно эффективному – с далекого расстояния пробивало рыцарские доспехи. В 1139 году на Втором Латеранском соборе его даже запретили использовать в войнах между братьями христианами (которые с особым цинизмом вырезали друг друга за клочок суши) как слишком разрушительное и бесчестное. Фактически это первый пример, когда использование какого-либо оружия пытались ограничить на уровне международного соглашения.

Бог с ними, с арбалетами, но вот в четырнадцатом веке появилась новая напасть – огнестрельное оружие. Оно было ещё более неудобным и дорогим. И как бы быстро ни распространялся порох по Европе, стрелять из него было ещё более недостойным.
Причём подобным образом к нему относились даже на Востоке. Первые примитивные приспособления для стрельбы часто поручали обслуживать невольникам. Да Бог с ним, с Востоком, первые стрелецкие полки на Руси набирались из простолюдинов. Стрельцов недолюбливали свои и презирали чужие. Пленным аркебузирам даже отрубали руки, как ранее французы поступали с пленными английскими лучниками, сметавшими их военные ряды из своих тяжёлых луков во время Столетней Войны, вернее отрезали им пальцы, которыми они натягивали тетиву. Собственно, знаменитым жестом, который многие называют «Peace» («пис») – вытянутыми указательным и средним пальцами – лучники дразнили французских конников, намекая, мол, смотри, гнойный лягушатник, у меня пальцы при себе, и сейчас я тебя прострелю.

Новое время

Где-то в 14-17 веках Европу накрыла новая напасть – появление различных религиозных формаций. С той остервенелостью, с которой католики вырезали протестантов, они не вырезали даже мусульман. Церковь сказала: «Курица не птица, протестант не человек», – и на все намеки об их принадлежности к христианству был получен ясный ответ: «Они еретики, их можно и шомполами в уши, и из огнестрела в упор». Протестанты не отставали. Вся прелесть доброты «братьев-христиан» вылилась в беспощадную и жестокую Тридцатилетнюю войну 1618–1648 годов.

Остановить кошмары «религиозных войн» удалось лишь с помощью международного права в современном виде и предоставления суверенным правителям всей полноты власти на своей территории. Только после этого европейцы стали опасаться начинать религиозные войны.

Главным достижением того времени можно считать минимум насилия по отношению к мирным жителям. Всё от того, что в этот период стали появляться профессиональные армии: не толпы вооруженных чем попало ополченцев, а дисциплинированные, выполняющие приказы люди-машины. Сражавшиеся в этих войнах армии были профессиональными, пополняемыми по рекрутскому набору или за деньги. Это была эпоха сильных абсолютистских монархов, эпоха, когда воевали империи, а не местные феодалы и магнаты (хотя и это встречалось, но они больше прибегали к помощи наёмников). Другие деньги, другие масштабы.

Времена становились практичнее и циничнее. Армия того или иного монарха – это отдельное юридическое лицо, уполномоченное вести войну. Те, кто в армию не вступил, не должны быть задействованы в конфликте. Мол, не мешай, крестьянин, разбираться пацанам. А если тронешь, то пятно на всю жизнь. Так было с русскими войсками, которые во время войн того периода забирались на территории европейских врагов. Русский солдат не привык быть милосердным и предпочитал вступать в максимально близкий контакт с местным населением, его имуществом. Опять же, скотину уводили, дома забивали, а местных сжигали. Такое поведение и сформировало у европейцев отношение к русским как к варварам. Но чья бы корова мычала: дисциплинированные подразделения, уставшие от переходов и манёвров, и сами постоянно беспредельничали на вражеской территории так, как браткам в 90-е и не снилось.
Военная этика: позор, запреты и насилие. Часть II