В прошлый раз нас очень попросили составить список из русской классики. Справедливо, она ведь прекрасна, и, к сожалению не всем знакома, но так как девизом наших статей является «даешь классику в массы», без разделения на национальности и языки, то посвятить рубрику исключительно русской литературе кажется невозможным. Это как на «Евровидение» выпустить весь шабаш отечественной эстрады, вместо забугорных певунов, или включить в зал славы рок-н-ролла только реперов (что по какой-то причине давно происходит). Но так и быть, в этот раз русской классики будет больше, сами напросились.
1. «В дурном обществе», Владимир Короленко
Неимоверная обида затаилась в сердце, дорогой товарищ, на наше просвещенное общество. Дурная у него память, ой дурная. У кого ни спросишь, от сибирских равнин, до кавказских седых хребтов про Владимира Галактионовича — никто не помнит. Говорят, знаем такую фамилию — Короленко, слышали мол, что книжки человек писал, а вот что за книжки — понятия не имеем.
Вот и приходится жить в обществе, где про писателя помнят только выходцы филфаков, такие зазнавшиеся мерзавцы как я, и Павел Эдуардович Лион, взявший Крещенское имя и фамилию писателя в качестве своего творческого псевдонима. Он то, Псой Короленко, прекрасно знает, почему каждый обязан прочесть этого тонкого воспевателя падших душ. Про мытарства и маргинальщину Владимир Галактионович не понаслышке знал, ибо в свободное время вел активную правозащитную деятельность.
Борьба за права «сирых и убогих» прославила его в ту пору во многом больше, чем литературная карьера, и сделала его имя равносильным занозе в пятой точке. Власти относились к народнику Короленко, как к буйному смутьяну, и еще со студенческих лет отсылали его в бесконечные ссылки. В одной из таких ссылок (а именно в Якутии) и было написано произведение, которое мы сейчас кратко рассмотрим под едкой лупой справедливой критики.
Короленко не хуже Горького разбирался в проблемах низших классов. В ссылке ведь людей образованных не всегда найдешь, вот и приходилось развлекаться изучением жизни простого мужика. Такое общение перенесено и в рассказ, только вместо популярного писателя и правозащитника, мы видим сына судьи, подружившегося с детьми местной голотьбы.
Больные дети, погруженные в горе отцы и просвещение где-то под конец — выглядит скучно, а если еще и вспомнить, что сие произведение изучалось в школе, то захочется немедленно отбросить, и взяться за Сартра, чтобы прослыть интеллектуалом. Понятно, что в произведение есть понятная и доступная мораль, отменно прописана несправедливость, но читать его в школьном возрасте, когда ты думаешь сбривать усы, или еще так походить, когда гормон лютует, и нравится всякая музыка без разбора, не стоит. Тут ведь потаенных смыслов гораздо больше, и поймет их только человек хоть сколько-нибудь понимающий жизнь. Детям не интересно читать про детей, им такие книги кажутся несерьезными, но нет, это не рупор пропаганды как «Тимур и его команда», это глубокий анализ той пропасти, которая за 150 лет лишь на сантиметры стала уже. Ничего ведь не изменилось: много нищеты, и минимум сострадания.
2. «Господа Головлевы», Михаил Салтыков-Щедрин
Восхищаясь сатирой английской и американской, мы устаем настолько, что не остается совершенно никаких сил на дифирамбы сатире отечественной. У нас ведь еще во времена Диккенса и Марка Твена обитал человек, собравший своеобразную антологию русской глупости, и обличивший народный идиотизм в крылатые выражения. В школьные годы было совершенно не интересно читать сатиру середины века XIX, и искать в ней злободневные нотки дней теперешних. Ну жрут невежественные тупые генералы ремни — и пускай, в наши дни по телевизору тупых чинуш еще похлеще поносят, чем Михаил Евграфович в своем позапрошлом веке.
Смотреть на дикого помещика, оставшегося на белом свете в одиночестве, и на похождения пискаря (мы уже у Крылова читали про умных и глупых животных) было скучно. К тому же, Михаил Евграфович (чтоб у моих врагов так звались дочери — Евграф. Потрясающее имя.) пишет по-народному, подражая слогу сказок да кабацких историй, речь была иной, прелести в ней нет.
И вот так забрасываешь его, пока не натыкаешься случайно, лет через 10 на его высказывания о русском мире, и проникаешься, и начинаешь копать все глубже и глубже, пока не натыкаешься на вполне современную семейную историю, и диву даешься. Вот Арина Петровна, дама деятельная, но на деньгах помешанная, а вот Порфирий, человек своего времени, только прозвище у него Иудушка… ну интересно же, что это за персонаж такой. А вот сам прочти, и узнаешь. Книга поглощается влет, буквально за 3 часа, и того старомодного слога нет, напротив речь гениальная, кинематографичная, и только подчеркивает колорит вырождающейся дворянской семьи. Хотя не только дворянской, эдакая энциклопедия на все времена, почему хитровыдуманность, жадность и глупость сгубят тебя и твоих безобразных родичей, несчастный семьянин.
3. «Чевенгур», Андрей Платонов
Одни называют Платонова «Русским Джойсом и Кафкой», другие — нудным и бесталанным антисоветчиком (что по большому счету неправда). Но это не столь важно. Лет 70 в нашей стране по идейным соображениям обходили вниманием, загубленную системой, творческую и человеческую судьбу Платонова. Он и репрессий хапнул, и нападок, и невежественных плевков тупого скопища уродов, и помер как нормальный непринятый советский писатель — в нищете и забвении. А потом, лет 50 спустя его роман публикуют за рубежом, и уже такие небезызвестные ребята, как автор легендарной фекальной саги о фашистах — Пьер-Паоло Пазолини, и не менее уважаемый Антониони высоко хвалят данную книгу. Ты вроде и умер, а все равно приятно.
И с тех пор фамилия Платонова начала воскресать из могилы народного забвения, и люд, как будто извиняясь за доставленный при жизни дискомфорт, то фестиваль в его честь устроит, то какую-нибудь премию, а то и вовсе назовет его едва ли не самым значимым творцом темной эпохи коммунизма.
Ответить на вопрос, почему «Чевенгур» при жизни писателя не публиковали довольно просто сразу после прочтения. Чевенгур — это такой заповедник коммунизма времен НЭПа, куда все стремятся, но никто ничем не хочет заниматься. Зачем, ведь при коммунизме все будет отлично, он наступит скоро, надо только ждать. Там все будет бесплатно, и все будет в кайф, там, наверное, вообще не надо будет умирать. Да, это слова из песни «Гражданской обороны», но они точно передают настроение оскотинившихся и зажравшихся лодырей, где никто ничего не делает, только бьет буржуев. Туда и стремятся два главных героя, которые очень напоминают Санчо и Дон Кихота. Абсурд какой-то? Возможно, но иногда кажется, что вся наша страна живет в бесконечном Чевенгуре, ожидая уже не коммунизма, а обещанной райской жизни. Ждем, не работаем, ничего не делаем, жрем подножный корм из грязи, и удивляемся, а чего же все по-старому.
Платонов резок, искренен, и не понимает смысла в коммунизме, хотя и пытается быть объективным, кидаясь из концепции «революция — это приход к власти дураков» к «оправданию послереволюционного ужаса дореволюционным». Ярым сторонникам идеологии не понравится, но если откинуть политику, то можно увидеть странные истории людей, как будто снятых Антониони, Форманом и Пазолини.
4. «De profundis», Оскар Уайльд
Довольно русской искренности, окунемся ненадолго в холодный британский цинизм, потому как под дождем, в вечной сырости, под жестяным небом и в поле чертополоха других писателей не рождалось. Но мы любим английскую литературу, и Оскара Уайльда, человека минорного, остроумного и несчастного. Не будем лишний раз упоминать «Дориана Грея», роман замечательный, но благодаря фильму ставший ругательством. Наверняка ты его прочитал еще раньше, чем первую пасту на «Лурке». Не будем расписывать совершенно дивный рассказ «Кентервильское приведение», по которому советские мультипликаторы сняли гениальный мультик. Но прочитать про самое доброе приведение в мире, которое очень старалось быть плохим, непременно стоит. Не будем настаивать на сказках, понятных и интересных даже взрослым, на повестях в духе времени, остановимся на произведении мрачном, с которого безысходность буквально капает.
Как известно, последние годы Уайльда выдались совсем уж безрадостными. Его посадили в тюрьму, по обвинению в запретном в ту пору гомосексуализме. От него отвернулись друзья, его все покинули, и вот, в застенках Редингской тюрьмы он пишет печальное письмо-исповедь, «Epistola: In Carcere et Vinculis», которое его последний друг Роберт Росс переименовал в то самое «De Profundis».
Здесь полно скулежа, самолюбования и жалоб на несправедливое отношение к его венценосной особе. Уайльд так любил себя, что вызывает страшное желание бросить в него кирпич. Это не Оскар Уайльд, это сломанный человек, который в отчаянии вывалил наружу все то, что скрывали его произведения. И, наверное, впервые за всю историю его литературной деятельности, он ничего не выдумывает, не изображает страдания, не играет в трагедию, он действительно все это переживает. Предательство любимого человека и заточение открыло в нем то хорошее, чего не доставало в его рафинированных, по-ублюдски эстетичных героях.
Конечно, не обошлось без сочинительства, он все-таки хотел оправдаться перед друзьями. И только за такую честность его хочется простить. Это истинный Оскар Уайльд, можешь считать это автобиографией отдельного момента.
5. «Витязь в тигровой шкуре», Шота Руставели
«Витязь в тигровой шкуре», также «Витязь в барсовой шкуре», «Рыцарь в тигровой шкуре» — у этой эпической поэмы названий много, но суть не меняется. Называй, как хочешь, только первозданный вид все равно не удастся увидеть. Да, написанная поэма в 12 веке предположительно казнохранителем царицы Тамары, государственным деятелем и просто хорошим человеком — Шота из рода правителей Руставского майората, была многократно переписана многочисленными подражателями. Вот так, за много веков творение одного грузинского вельможи превратилось в по-настоящему народное творчество, а сам Шота — в национальный мем, именем которого называют рестораны грузинской кухни.
Жизнь самого Шота окутана многочисленными тайнами и легендами. Самая распространенная — про его любовь к царице Тамаре, но так и не известно, был ли этот роман взаимным, или же напротив, безответными страданиями, как говорит Сосо Павлиашвили: «старого грузина».
Тамара очень много сделала для превращения Грузии в мощную политическую единицу, ненадолго, но грузинам понравилось. Вот и считается, что описанная в сюжете любовь мудрой молодой правительницы к полководцу в мехах посвящена одной из самых ярких страниц в истории страны. Хотя, ходят слухи, что это перевод персидской поэмы, а то и вовсе, поэтизированный народный сказ. Как бы то ни было, прошло почти 10 веков, а «Витязь в тигровой шкуре» так и остался самым выдающимся произведением грузинской литературы. Красота и богатство языка, эпичность произведения, культурная значимость — сколько бы Иберия талантов не породила, Шота не перекрыть.
В поэме идеализируется как преданность вассала, так и долг перед царем — высшим патроном. В ней очень много от европейского рыцарского романа. Но что самое интересное, здесь нет религиозного лоска и прославлений высших сил, никакого ислама, персидского суфизма, христианских догматов. В ту эпоху даже просвещенный восток потихоньку заковывался в религиозные кандалы, а Руставели сохранил свободу авторской мысли, что не может не радовать.
Единственное что раздражает — чувствительность грузинских мужчин. Увидел прекрасную царевну — упал в обморок. Побратался с заезжим витязем — порыдал от счастья. Про концовку и говорить нечего, сплошной хэппи-энд. Но прочитать стоит. Во-первых, это признанный шедевр мировой литературы, а во-вторых… да собственно и все.